Счастливый путь. Слабоумие и отвага

Примирение с самой собой приходило как морские приливы и отливы. Это было что-то не менее стихийное и постоянное, как море или полнолуние.

А вот моя Женька переехала жить в Тамбов. Однажды она уже уезжала туда — учиться в колледже. А в этот раз она решила попробовать там жить.
Нашла квартиру, которую они сняли напополам с подругой, устроилась работать кассиршей в супермаркет и стала приезжать в Уварово в лучшем случае раз в месяц. Приезжала уставшая и поникшая.
Чуткой и романтичной Женьке поначалу непросто давался большой город. Сейчас смешно — Тамбов вовсе не большой, но тогда, относительно нашего маленького и уютного Уварово он казался мегаполисом.

Женька забегала ненадолго в гости, пила со мной чай, тетешкалась с Женьком и убегала побыть с родными.
А из моей жизни вместе с нашими совместными походами в бары исчезла и возможность сбрасывать негатив в ежемесячных танцах.

Ритуалы — страшная штука, привыкнуть к ним и утратить их, это такое тревожное состояние. Сейчас у взрослой меня на этот случай всегда есть история Конрада Лоренца и его гусыни***, а тогда еще никаких серых гусей, которые в общем-то тоже люди, и в помине не было.

Поэтому в моей жизни снова появились вспышки раздражения, злости и замыкания в себе.
Миша это видел и чувствовал, думал, что тут можно сделать и придумал — предложил мне собрать девчачью компанию и возобновить танцевальные походы.

В Олане в то время стремительно сменяли друг друга владельцы, поэтому бар закрылся на бессрочный ремонт и нужно было выбирать новое место. К слову, это были времена, когда выиграть в карты бар или торговый центр было чем-то обыденным. Или поменяться — махнуть аптеку на продуктовый ларек, что такого.
К тому времени в городе уже появились нормальные такси и тогда мы с девчонками стали выбираться в бар за рекой, за пределами города, который назывался без затей — «Заречный». Но под таким именем его никто не знал и не помнил, все звали его «Счастливый путь» или просто «Счастливый». Сразу же за ним была стела с большой надписью «Счастливого пути!»

В «Счастливом» делали лучший в городе шашлык, у них первых появилась летняя веранда с видом на лес, реку и трассу. Из бара было недалеко до реки и леса и мы с девчонками часто видели убредающие туда парочки.

Моя новая компания для таких походов не была стабильной. И девчонки выбирались со мной разные с разными целями. Мне было все равно, даже когда я заметила, что некоторые прогуливаются с кавалерами в сторону леса. Хотя нет, не все равно. Мне было от этого дискомфортно, но не очень сильно. Примерно как заживающая мозоль — задел, неприятно. Но пока не трогаешь, она о себе не напоминает.

Я стала сталкиваться с изнаночными сторонами барной жизни — пьяной настойчивостью, сальными и двусмысленными комплиментами, пустыми разговорами. Именно в те времена я изобрела идеальную провокацию, чтобы избавляться от нежеланных симпатий.

Выглядело это примерно так:
Выслушав порцию стандартных пошлостей, которые кандидат на блуд считал неотразимыми я говорила, что-то вроде «чего же сразу-то, давай пообщаемся сперва, поговорим о чем-нибудь интересном». И когда он соглашался, я делала первый коварный выпад и спрашивала: «Ты любишь Бодлера?»

Ну кто в те годы у нас в Уварово слышал о Бодлере? Я сама узнала о нем случайно, благодаря цветаевскому переводу.

Хоть бы один ответил правду, что не знает, кто это. Отвечали и да, и нет, чаще нет. И вот тут я делала контрольный в голову. Смотрела в глаза и задушевно спрашивала: «А почему?» И дальше смотрела как человек креативно или уныло сливается.

Мне все же отчаянно везло — я ни разу не столкнулась с настоящим неадекватом, или какими-либо проявлениями насилия.

Обычно я уезжала домой первой и в ожидании такси сидела на перилах веранды. Девчонки иногда выглядывали посмотреть, все ли у меня в порядке, а я не отказывалась поболтать с теми, кто расценивал мое одиночество как приглашение. Женька, когда я ей об этом рассказывала, приходила в ужас, а я не понимала, от чего.

Без Женьки из походов в бары уходило волшебство и ощущение праздника. Это происходило очень постепенно, но я помню, как осознала это, рывком и сразу.

Я вернулась за столик с танцпола, с девчонками уже сидели какие-то противные парни, которые стали сразу же мне предлагать выпить шампанского, пива или водки, а я почувствовала себя бесконечно одинокой и абсолютно лишней. Вопрос «Что я тут делаю?» ударил изнутри как электрический разряд.

Я собралась и уехала.

***

Решающая роль привычки при простом обучении маршруту у птицы может дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека; насколько похожий – это я понял однажды из за случая, которого не забуду никогда. В то время основным моим занятием было изучение молодой серой гусыни, которую я воспитывал, начиная с яйца, так что ей пришлось перенести на мою персону все поведение, какое в нормальных условиях относилось бы к её родителям. Об этом замечательном процессе, который мы называем запечатлённом, и о самой гусыне Мартине подробно рассказано в одной из моих прежних книг. Мартина в самом раннем детстве приобрела одну твёрдую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести её к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы она шла сама. Серые гуси плохо реагируют на любое прикосновение, пугаются, так что по возможности лучше их от этого беречь. В холле нашего альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая на верхний этаж. Напротив двери – очень большое окно. И вот, когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение, – она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда делают испуганные птицы; иными словами, она прямо от двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом – ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот раз её путь к окну оказался несколько короче, и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось. В последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер привычки, – и выглядело прямо таки комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без задержки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и принималась взбираться на неё. Привычный проход к окну становился все короче, а от поворота на 180o оставался поворот на все меньший угол. Прошёл год – и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо того чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у её правого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко повернув вправо, начинала подъем.
В это время случилось, что однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и проводить её в свою комнату; а когда наконец вспомнил о ней, наступили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери, и едва приоткрыл её – гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. А затем она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с её привычкой: она уклонилась от своего обычного пути и выбрала кратчайший, т.е. взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила крылья для полёта, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того она издала предупреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому окну и обратно, снова подошла к лестнице – на этот раз «по уставу», к самому левому краю, – и стала взбираться наверх. Добравшись снова до пятой ступеньки, она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произвела движение приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у серых гусей, когда пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва верил своим глазам. У меня не было никаких сомнений по поводу интерпретации этого происшествия: привычка превратилась в обычай, который гусыня не могла нарушить без страха.

Конрад Лоренц «Агрессия. Так называемое зло»