Выпускной и лето

Выпускные экзамены девятого класса прошли для меня как во сне. Там был один забавный момент — к экзамену по геометрии я сделала себе шпоры задач повышенной сложности. Образцы того, что примерно будет на экзаменах у учителей были, ЕГЭ не существовало. Листочки с решениями мы с мамой подшили к моей юбке, юбка была на пуговицах спереди.

Задача на экзамене мне попалась заковыристая и я решила свериться со шпаргалкой, для этого стала под партой расстегивать пуговицы и отворачивать край юбки. Мой одноклассник Володя на соседнем ряду, кажется чуть не умер от смущения, когда я подняла глаза и увидела, куда он смотрит. Неловко вышло, но очень смешно.

Экзамены и подготовка к ним ускоряли время в несколько раз. Все устали и ждали выпускной.

Он должен был быть в школе общим для наших классов.

Мы с мамой ездили в Тамбов, чтобы купить мне платье. Купили красивое бледно-желтое платье, туфли на шпильке (мои первые шпильки!) и украшение — колье и клипсы. Ах, как же я себе тогда нравилась, такая нарядная и воздушная.

Аттестат мне вручали первой — он был с отличием и директор немного рассказал залу, какая я молодец и как коллектив учителей желает мне гордо нести честь школы дальше и что там обычно в таких случаях говорят. А я все прослушала, потому что не догадалась больше тренироваться в ходьбе на шпильках и стояла на неровной половице пола. Я была как канатоходец, которому важно сосредоточиться на равновесии и ничего важнее этого и быть не может. А еще клипсы… Ну вот разве можно так с живым человеком? Вешать на уши пыточные устройства, тяжелые, вгрызающиеся в мочки ушей, от которых уши постепенно начинают гореть все сильнее и сильнее.

В общем, пафос момента прошел мимо. После торжественной части был банкет и танцы, на которых оказалось, что со мной хотят перетанцевать почти все мальчишки из класса. Как будто какая-то плотина рухнула. Все шутили и нервно смеялись, на магнитофоне крутились сборники с медляками (так мы звали медленные песни, под которые танцевали парами).

Я быстро устала и ушла посидеть в пустом открытом кабинете биологии, размышляя о том, что каблуки — зло. И больше я с ними связываться не буду. Но посидев на парте босиком, решила не горячиться — ноги на каблуках вон как красиво смотрятся.

Там в кабинете биологии меня нашли мои подружки, которые пришли на дискотеку — что им торжественная часть, впечатления прошлого года были еще свежи в памяти.

Мы болтали и смеялись, когда Маринка сказала, что такой вечер должен запомниться чем-то особенным. Предложила мне сделать что-нибудь, чего я сама от себя не жду, внезапное и такое, про что можно будет вспоминать и лет через 20. Это она прямо спичку в сухую траву бросила.

Что-то магическое было в том вечере, что-то такое, что наполняет воздух электричеством, делает бездонными глаза и вытаскивает наружу всех внутренних бесов.

Мы включили Анькин магнитофон, песню Don’t Speak (ту самую, да) и я танцевала под нее босиком на учительской кафедре. Это было первый раз, когда внутри проснулось что-то иррациональное, шальное. Что-то, что смело мою всегдашнюю рассудочность.

Девчонки от меня такого не ждали. Я тоже от себя такого не ждала. И Миша, который отправился меня искать и большую часть танца оторопело простоял в дверях класса. Всех удивила.

Мы вернулись к общей дискотеке, но все уже было по-другому. Одноклассники потихоньку убегали за школу, чтобы пить купленную в складчину какую-то сладкую дрянь — настойку или вермут (я тоже попробовала, и мне жутко не понравилось), их постепенно развозило. Мы с Мишей танцевали уже только вдвоем и почему-то трудно было отвести глаза от его глаз. Наши взгляды завязались в узел, а песни сменяли одна другую и не заканчивались.

Время шло к полуночи, многие разошлись, а вот несколько родителей договорились поехать небольшой компанией к пруду, чтобы самые стойкие выпускники могли еще немного погулять, искупаться, послушать соловьев и просто побыть рядом.

Это была хорошая идея, нас набралось человек 8 или 10, но когда мы приехали к пруду и все пошли купаться, я предложила Мише просто погулять.

Родители организовали костер и даже что-то там жарили на скорую руку, ребята плавали и перекликались в пруду, а мы с Мишкой шли по тропинке вдоль берега, любовались полной луной и лунной дорогой в воде и много молчали. Для меня было удивительным, что молчать вдвоем тоже бывает здорово. У молчания может быть бесконечное количество оттенков, но счастливое молчание — совсем особенное.

Что-то менялось между нами, что-то происходило. Мы останавливались и смотрели на воду. Потом поворачивались друг к другу и в Мишиных светлых глазах отражалась луна. И она была даже красивее, чем настоящая. А потом мы шли дальше и молчание сменялось разговором, а разговор молчанием и идти так можно было бесконечно. Отодвигалась усталость, далеко за деревьями затерялся костер и шумные голоса. Мы слушали соловья и звуки близкого леса, мы были как во сне, в котором все идет как должно и ничему не удивляешься.

Но потом остальные решили нас найти, начали звать и мы вернулись. Время близилось к утру, все уже очень хотели спать и решили ехать домой. Но не мы. Наши родители мужественно терпели нашу невозможность расстаться в тот вечер, а к нам внезапно прилип Мишкин одноклассник Костя. Мы сидели втроем на скамейке и ждали восхода солнца. Мишка сказал, что его рубит спать и тогда я предложила, чтобы он лег и положил голову мне на колени, он так и сделал. Мне казалось, что стук моего сердца заглушает все звуки вокруг. Я не удержалась и провела рукой по его волосам, мы оба замерли и кажется даже перестали дышать. Лавина сильных и острых ощущений закрутила и потащила в неизвестность.
Но тут Костя решил, что мы слишком долго молчим и начал рассказывать дурацкие и не смешные анекдоты. Так под них мы встретили восход.

То лето 97 года было очень счастливым. Миша приезжал ко мне по вечерам, после того как управлялся с домашними делами. Иногда на велосипеде, но чаще на мотоцикле. Часов с семи вечера я начинала прислушиваться к звукам моторов на улице. Тогда наша улица была очень тихой, машины проезжали по ней редко, поэтому звук мишиного мотоцикла я слышала издалека. А услышав — замирала от прилива огромной радости, потом выходила за ограду и смотрела в сторону, откуда он должен показаться.

Он появлялся из-за поворота дороги на синем «Восходе», в необъятной кожаной куртке и черном шлеме с зеркальным забралом. Подъезжал ко мне, снимал шлем, и отросшие светлые пряди падали ему на глаза. Он отбрасывал их назад и улыбался мне, какой-то обнимающей улыбкой. А я стояла в легкой рубашке, завязанной узлом под грудью, в коротких шортах и с двумя косами, которые в то лето сильно выгорели на солнце так, что кончики их были почти рыжими и молча смотрела на него, любовалась каждым его движением. Я была самой счастливой девочкой на свете...

В то лето мы стали ходить на танцы.

Городская дискотека была в центре города, мы собирались большой компанией и ходили туда пешком.

Мы с Мишей часто отставали от общей компании и иногда уходили гулять в запутанные улицы нашего частного сектора и бродили там до глубокой ночи. Иногда догоняли компанию и шли танцевать и общаться. Потом возвращались домой и сидели на скамейке и болтали той же большой компанией — это всегда было весело, домой никому не хотелось. Миша уезжал около часу ночи, после этого я тоже шла спать.

Однажды мы не пошли на дискотеку, потому что я подвернула ногу. Мы сидели дома и играли в карты. Было время сенокоса и больших огородных активностей, мы оба были уставшие. И почти как в фильме «Укрощение строптивого» уснули. Я проснулась около 4 утра, увидела, что Мишка свернулся калачиком на другом конце дивана лицом в карточную колоду. Он был очень трогательный.

Но я быстро заволновалась — как объяснить родителям, что Миша ночевал у нас? Неприлично же. Я его разбудила и он уехал. Родители ничего не сказали.

Так шел июль. В один из вечеров Миша приехал, распахнул куртку и достал из под рубашки букет роз. Они были жутко измятые и расцарапали ему грудь в кровь, но это был лучший букет в моей жизни.

Я обрабатывала его царапины перекисью и в этом была запредельная для меня интимность. Весь вечер потом руки тряслись. В тот вечер Миша на прощанье провел рукой по моей щеке. Это прикосновение я помню остро до сих пор. Мир ощущений открылся для меня и поразил своей стихийной силой.

Миша стал часто дарить мне цветы, но после первого раза он прокачал навык — разрезал пластиковую бутылку, убирал цветы в нее и так вез их, в бутылке за пазухой. Цветы не мялись и не царапались.

В августе мы часто ходили сидеть на косогоре — смотреть, как над лесом поднимается луна, слушать сверчков и цикад. Там мы первый раз поцеловались. Сила тех ощущений неизмерима.

Поцелуи стали моим наркотиком.

Август стал месяцем, когда мы утратили связь с реальностью и людьми. Мы стали уходить гулять по много часов, шли туда, куда вели ноги — по городу, в лес, вдоль реки, в посадки, это было неважно. Важно было — быть вместе. Идти и останавливаться, целоваться и смеяться, болтать и молчать. Каждую минуту того августа рядом с Мишей я проживала объемно и полно, всем существом.

И хотелось, чтобы лето длилось бесконечно.